Все и побыстрее - Страница 7

В воскресенье утром Гонора проснулась первой. Стараясь не разбудить сестер, она на цыпочках вышла из комнаты и прошла на кухню.

За столом, на котором стоял треснувший глиняный заварочный чайник, сидел Ленглей.

Со смущенной улыбкой он посмотрел на свою старшую, любимую дочь.

— Я не смог найти печенье, — произнес он робко.

Улыбаясь, Гонора подошла к полке, висящей над плитой, и достала коробку.

— Вот печенье, папа, — сказала она, открывая ее.

Младшие дочери тоже пришли на кухню.

— Ну, Джосс, — спросил отец, нежно погладив ее по щеке, — как насчет похода в зоопарк? Или, может быть, нам удастся убедить твоих сестер устроить пикник?

Смеясь и поддразнивая друг друга, Силвандеры собирались на прогулку.

Несмотря на эгоистичную натуру Ленглея и его пристрастие к бутылке, на амбициозность Кристал, дерзость и равнодушие Джоселин — все они вместе были счастливой и дружной семьей. В этот период перехода от старой жизни к новой они сплотились еще теснее и уже были готовы, подобно бабочкам, сбросить кокон и вылететь навстречу неизвестности.

Люди улыбались, глядя на эту дружную английскую семью — двух красивых старших девочек, веселых и беззаботных, их отца в котелке и с зонтиком в руках, которым он указывал младшей дочери на клетки со зверями, давая нужные пояснения. Все были довольны друг другом и счастливы.

Глава 4

Генеалогическое древо Силвандеров не было таким уж древним и знаменитым, как считал Ленглей, правда, одна из его ветвей восходила к предкам благородных кровей, но все остальные брали свои истоки из бедности. Его отец, мелкий банковский служащий, был чрезвычайно скуп. Он определил своего сына в весьма посредственное закрытое среднее учебное заведение для мальчиков, по окончании которого Ленглей, приобретя некоторые навыки в издательском деле, поступил на работу в Калломтон-хаус в качестве младшего редактора. Именно в это время он встретил Дорис Киннон, впервые приехавшую в Европу. Моложе его на шесть лет, Дорис была очарована его английским акцентом, красивым, мужественным профилем и капризным выражением лица. Ленглею нравилось, что молодая девушка смотрит на него с восхищением, и, кроме того, она была богата и могла значительно облегчить его жизнь.

Отец Дорис и Матильды, один из известных адвокатов Сан-Франциско, оставил своим дочерям по пятьдесят тысяч долларов, что составляло десять тысяч фунтов стерлингов! В те предвоенные годы это было целое состояние. Ленглей придерживался мнения, что настоящий джентльмен не должен заниматься коммерцией, и сейчас, когда ему не надо было заботиться о деньгах, он начал строить воздушные замки: восьмикомнатная квартира в Кенсингтоне, три человека прислуги, хорошие марочные вина, изредка путешествия на Континент. Ленглей был счастлив. Однако судьба распорядилась иначе. Второго сентября 1939 года, на следующий день после вторжения гитлеровских войск в Польшу, при родах третьей дочери умерла Дорис. Обезумевший от горя Ленглей в порыве отчаяния добровольно поступил на военную службу на британский королевский флот. Гонора и Кристал вместе с другими пансионерками Эдинторпа были эвакуированы в тихую деревушку близ Эксетера. Заведующая детским приютом, добрая старая дева, приняла также и Джоселин вместе с ее дряхлой нянькой. Все свободное время Гонора проводила со своей младшей сестренкой, баюкая и утешая ее.

Ленглей служил на британской военно-морской базе в Рейкьявике. В 1947 году были проданы последние акции Дорис. Повеяло холодом бедности, с которым не могли сравниться даже исландские снежные бураны. Наследства Дорис больше не существовало.

Вот тогда-то, в полном отчаянии, Ленглей и написал слезное письмо своему свояку, с которым даже не был знаком.

Сухой ответ Гидеона Талботта поразил Ленглея в самое сердце, и он целых три дня беспробудно пил. Ему было невыносимо думать, что теперь жизнь их семьи будет зависеть от этой грязной, чванливой американской свиньи. Но основная причина, по которой он и потянулся к бутылке, заключалась в том, что его самой любимой дочери Гоноре, в чьих жилах течет кровь гордых Силвандеров, придется работать как какой-то простолюдинке.

В понедельник Гонора встала задолго до шести и прямо в халате спустилась к почтовым ящикам за «Кроникл». Быстро пробежав глазами колонку «Требуются…», она подчеркнула карандашом два объявления. В ее глазах светилась надежда. Она зажгла плиту, быстро отдернув руку от ярко вспыхнувшего пламени. Сегодня на завтрак будет жаренный на вчерашнем жире хлеб. Всю неделю им придется питаться одним хлебом: на завтрак — хлеб с маргарином или майонезом, на ужин поджаренный хлеб с кетчупом или французские булочки.

— Как во время войны, — заметили Кристал и Джоселин, и смущенный Ленглей робко спросил старшую дочь:

— Может, ты на завтра купишь цыпленка, Гонора?

Не будет никакого цыпленка. В банке из-под джема, служившей семейной кассой, было меньше доллара. Пополнения не предвиделось до самой пятницы — дня выдачи зарплаты на фирме «Талботт». Еще вчера у Ленглея было два доллара, оставшихся от одолженных на переезд денег, но, чувствуя свою вину перед дочерьми за вчерашнюю безобразную сцену и благодарный им за то, что они простили его и провели с ним такой веселый день в зоопарке, Ленглей пригласил их в баскский ресторан, где они в веселой толпе жующих людей съели свой обед из восьми блюд.

Ровно в восемь Ленглей и Джоселин ушли из дома. Гонора медленно одевалась, продумывая каждую деталь туалета. Кристал вертелась перед зеркалом в ванной.