Все и побыстрее - Страница 119

119

Один из рабочих предложил Гоноре чай, но она отказалась.

— Вы американка? — спросил он. Гонора покачала головой.

Всю жизнь ее преследовала какая-то неопределенность: в Англии — американка, в Америке — англичанка; ни мужняя жена, ни соломенная вдова; вроде бы и мать и в то же время не мать. За эти годы многие мужчины добивались ее расположения, но она отвергала их ухаживания. Наиболее настойчивым оказался преуспевающий адвокат, женатый на дочери известного психоаналитика. Гонора занималась оформлением его сада.

Он советовал ей принять предложение своего бывшего зятя, так как вопрос о разводе с его дочерью был лишь делом времени, но и здесь Гонора отказалась. Правильно ли она поступила? Гонора часто задавала себе этот вопрос, но ответа на него не находила.

Наступили ранние лондонские сумерки. Рабочие ушли, а Гонора все продолжала работать. Наконец она перестала различать цветы и решила продолжить работу утром. В подсобном помещении она вымыла лицо и руки, переоделась и сложила грязную одежду в большой целлофановый пакет.

У станции метро Гонора купила прекрасный черный виноград, заплатив за него два фунта, что было непозволительной роскошью, но чего не сделаешь для любимого больного отца.

Несколько лет назад у Ленглея стали сдавать почки и печень — результат злоупотребления алкоголем. В свои семьдесят лет он превратился в вечно жалующегося ипохондрика с желтым лицом и согнутой спиной. За ним ухаживали пожилой слуга и приходящая сиделка.

Ленглей сидел у электрокамина, закутав пледом длинные тощие ноги, — он постоянно мерз.

— Привет, папа, — сказала Гонора, целуя его седые волосы.

— Что у тебя в сумке? — спросил он в ответ.

— Просто грязная одежда, — ответила, покраснев, Гонора. — Я принесла тебе чудесный виноград.

— Я сегодня уже ел виноград, и он мне не понравился, — заметил Ленглей капризно. — Я уж думал, что ты не придешь.

— Но я же пришла. Как ты себя чувствуешь?

— Прошлой ночью у меня было сильное сердцебиение, я думал, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Надо было позвонить тебе, но ты же знаешь, что я не люблю никого беспокоить. И кроме того, я все время мерзну.

— Ты гулял сегодня?

— По такому-то холоду? Что за погода! Но в Европе и того хуже, везде идут проливные дожди. Гонора, что у тебя с ногтями?

Гонора сжала руки в кулаки, пытаясь скрыть грязь под ногтями.

— Папа, расскажи лучше, что пишет «Таймс»?

— Ты бы и сама могла читать газеты, если б не работала садовником.

— Я специалист по ландшафту.

— Я совсем перестал понимать людей. В наше время люди не разводились. Никогда не знаешь, что ожидать от этих нуворишей.

Ленглей был убежден, что богатство испортило Курта и Гонора перестала его устраивать. Дочь уже даже и не пыталась разубеждать отца и лишь молча выслушивала его ворчание.

Дряблые губы Ленглея растянулись в улыбке.

— Бедная моя португалочка, я всегда говорил, что ты заслуживаешь лучшей участи.

Помолчав, Ленглей пустился в пространные рассуждения о событиях, происходящих в мире: слушании по делу о взяточничестве в конгрессе США, землетрясении в Гватемале, преступности в Италии и безработице в центральных графствах Англии.

Гонора не перебивала отца, но когда каминные часы пробили семь, решительно поднялась.

— Папа, мне пора идти.

— Когда ты придешь снова? — забеспокоился Ленглей.

— Завтра в это же время.

Ленглей еще долго говорил о своих анализах, о том, как он мерзнет, и о письме Джоселин, прочитанном им дважды.

Усталая и опустошенная, Гонора спустилась в метро.

По настоянию Ви они переехали в другую, более просторную квартиру в зеленой зоне Лондона — районе, который Ленглею, с его утонченным вкусом, казался недостаточно аристократичным.

Лиззи, каким-то внутренним чутьем угадавшая шаги матери, уже ждала ее у открытой двери. Даже сейчас, в переходном возрасте, когда большинство детей дурнеет, Лиззи оставалась красивой девочкой, но, к сожалению, подвижность и общительность, которыми она отличалась в детстве, уступили место скованности и застенчивости, особенно в присутствии посторонних. Она начала стесняться своей глухоты и избегала разговоров с незнакомыми людьми.

Гонора устало опустилась в кресло, и Лиззи принялась рассказывать ей о событиях дня.

Большая квадратная гостиная была красивой и уютной. Ви привезла с собой добротную мебель, а Гонора украсила комнату яркими занавесками, салфетками, картинами, повсюду расставила цветы и книги.

Ви вышла из кухни. За последнее время она заметно раздобрела.

— Привет, случайная гостья, — сказала она. — Что задержало тебя на этот раз?

— Хотелось закончить работу.

— А потом, конечно, ты заехала к своему папочке. Почему ты так изнуряешь себя? Посмотри, на кого ты стала похожа.

— Как вкусно пахнет, — сказала Гонора. — Что у нас сегодня, жареный цыпленок?

— Уж коли ты решила сменить тему, я умываю руки, — проворчала Ви. — Давай-ка поешь.

Лиззи и Ви уже поели и сейчас сидели за столом, наблюдая за Гонорой, которая уже больше не чувствовала себя одинокой.

Гонора и Лиззи спали в одной комнате, и Гонора решила лечь сегодня пораньше, вместе с дочкой, но Ви шепнула, что хочет с ней поговорить.

Уложив девочку, они остались одни.

— Сегодня я купила американский «Тайм», — сказала Ви, которая постоянно приобретала какие-нибудь журналы, чтобы скрасить однообразие своей жизни. — Так вот, — продолжала она, — там пишут про твоего бывшего.

119