Вскоре старуха стала харкать кровью. Однажды ночью он проснулся от холода — мертвая старуха сжимала его в объятиях. После ее смерти Курт покинул лачугу и поселился под мостом.
— Разве там не было приюта для сирот? — спросила Гонора.
— Целых два, и оба переполненные. Но не думай, что о нас совсем забыли. Каждое утро приезжала санитарная машина и собирала мертвых. Старуха говорила мне, что я родился в двадцать первом году, а тогда шел двадцать седьмой. Прошло уже девять лет после окончания войны, а люди все умирали.
Как-то зимой, — продолжал рассказывать Курт, — пронесся слух, что квакеры раздают хлеб голодным. Я со всех ног бросился к тому месту и налетел на солидного, хорошо одетого американца.
— Гидеон? — догадалась Гонора.
— Да, мистер Талботт. Он спросил меня, куда это я так лечу, и, когда узнал, повел меня в кондитерскую. Потом он отмыл меня до цвета, как он выразился, слоновой кости. Позже он присоединил к моему имени эту фамилию — Айвари, так как я не знал своей. Так я стал Куртом Айвари. Мистер Талботт привез меня в Калифорнию и отдал на воспитание в семью Хоуэлз. Это были чопорные, но весьма уважаемые люди. Я был в то время маленьким зверенышем. Они стали учить меня хорошим манерам, но меня интересовала только еда в холодильнике. Только спустя многие месяцы я стал выходить из-за стола с пустыми карманами — я засовывал туда еду про запас. Я жил в ожидании визитов мистера Талботта, который изредка навещал меня. Он посоветовал мне стать инженером и заплатил за мое обучение. Гонора, я знаю, у него есть недостатки. Он самодовольный, педантичный диктатор, но в то же время он очень добрый, щедрый и порядочный человек. И если тебе покажется, что я слишком стелюсь перед ним, вспомни, что именно он спас меня, дал мне новое имя и новую родину. Благодаря ему для меня началась новая жизнь.
— Курт, дорогой, я боготворю его.
— Всякий раз, когда я гляжу в твои глаза, я забываю свое детство. За твои глаза я и люблю тебя.
— Детство кончилось, — сказала Гонора, тряся его за плечо.
— Ничто не исчезает бесследно. — Курт зажег свет. — Гонора, ты должна помнить, что голодный мальчик все еще живет во мне. Этот крест я буду нести всю жизнь. Голодный мальчик всегда будет стремиться получить то, что имеют богатые ублюдки. Он будет все сметать на своем пути.
— Ты совсем не жестокий.
— Просто ты не хочешь этого видеть, Гонора. У меня большие амбиции. Я хочу пролезть наверх. — Курт улыбнулся. — Разговоры о еде возбудили мой аппетит. Давай приготовим яичницу.
Гонора смотрела, как он шел на кухню. Его крепкое тело было прекрасным.
Джоселин лежала на большой мягкой кровати, притворяясь спящей, однако ее глаза были широко открыты, уши ловили каждый шорох. Она волновалась всякий раз, когда кого-нибудь из сестер не было дома, а если это была Гонора, ее охватывала настоящая паника. Сегодня, когда и Гидеона не было дома, она дрожала от страха. Джоселин была умной девочкой и достаточно взрослой, чтобы понимать, что страхи ее напрасны, однако разве в дом не мог забраться вор или насильник? Разве в этом старом доме не могли водиться привидения?
Миссис Экберг полагала, что Гонора проводит время со своей подругой Ви, официанткой из кафе, но она-то отлично знала, что ее сестра сейчас с Куртом. Джоселин видела, что Гонора влюблена в него по уши.
При виде Курта маленькое сердечко Джоселин тоже трепетало: умный, сильный, всегда тщательно одетый, с саркастической улыбкой на губах — образец идеального мужчины. Она не могла понять, почему Гидеон, которым она так восхищалась, не хотел видеть Курта рядом с Гонорой.
Послышался шум подъезжающей машины, и Джоселин, положив руку на сердце, взмолилась: «Господи, пусть это будет Гонора. Если это она, то, клянусь, я буду завтра хорошо себя вести!»
Свет фар осветил занавески, и машина остановилась.
Входная дверь открылась и закрылась. По лестнице раздались легкие шаги.
— Гонора, — позвала Джоселин, — это ты?
Гонора вошла в комнату и зажгла свет.
— Почему ты не спишь, Джосс?
— Я только что проснулась.
— Я старалась не шуметь, чтобы не разбудить тебя. — Гонора прислонилась щекой к потному лбу сестры.
От худенького тела Джоселин исходил приятный запах детской кожи, смешанный с запахом мыла, — по всей видимости, сестра принимала на ночь ванну. Она почему-то вбила себе в голову, что от нее пахнет потными ногами.
— Теперь я не засну, — прошептала она.
— Может, ты сумеешь заснуть в моей постели?
В голосе Гоноры звучала неуверенность. Джоселин слегка покраснела. Гонора наверняка вспомнила о ее позорном поведении, когда они только поселились в этом доме и спали в одной постели. Как-то, проснувшись, Гонора увидела у своей младшей сестры круги под глазами. На вопрос, что с ней, Джоселин ответила, что она не сомкнула глаз, потому что Гонора храпела.
— Я храпела? — удивилась Гонора.
Джоселин стало стыдно, и она прошептала:
— Так, немного посапывала.
Вспомнив эту сцену, Джоселин поспешно сказала:
— Ну, если не возражаешь…
Каждое воскресенье семья Силвандер проводила вместе. Это стало законом, Гидеон купил для них роскошный «крайслер» с откидным верхом, специально приурочив покупку к дню рождения Кристал. Он настоял, чтобы старшие девочки поступили на курсы вождения. Машина с шиком подкатила к дому, где их уже ждал отец. Ленглей переехал с Ломбард-стрит на Стоктон-стрит, где, по его утверждению, квартира была намного лучше. Однако дом был еще более обшарпанным и грязным. Дочери ни разу не поднимались к нему, так как он всегда ждал их на улице.